Ах, души моей нежные струны!
Вам бы только всё петь и петь
в час, когда серебристые луны
в звёздном небе устали гореть.
И. Костяковская
====================================================================
Михаил Юдовский – поэт, писатель, художник
О себе:
Родился в 1966 году в Киеве. Учился в художествено-промышленном техникуме и институте иностранных языков. Отслужил в армии на Дальнем Востоке. С 1989 года — свободный художник. С 1992 года живу в Германии. Выставлялся, публиковался, издавался.
Художники и поэты видят мир другими глазами. Они рисуют в своём воображении свой мир, наполняют его своими звуками и красками, оттенками радости и грусти. Мир безумно талантливого поэта и художника Михаила Юдовского настолько огромен, что в нем можно потеряться. Это философия жизни, любви, философия нашего времени… Он умеет творить прекрасное, его стихи и картины – это настоящая гармония мысли, звука и цвета. Поэтические строки Михаила обладают особой, чувственной энергетикой. Наверно, так умеют писать только художники. От хорошей поэзии, как от хорошего, дорогого вина, остаётся послевкусие. Поэтические строки Михаила запоминаются надолго.
* * *
Только дело не в снеге. Ступая по голой земле,
Улыбаясь камням и стирая подошвы в мозоли,
Мы сумеем так нежно, так тихо исчезнуть во мгле,
Так легко, чтоб при этом никто не почувствовал боли.
Горизонтом назвавшись, к себе приближенья не ждут.
Так заблудимся в чаще, лишь шаг не дойдя до опушки,
Наблюдая, как, за руки взявшись, столетья идут
И, старея на наших глазах, умирают кукушки.
В предвечернюю синь убегает разбитый огонь,
И, запамятав, что человек человеку полено,
Мы поместимся в мире, ладонь положив на ладонь,
И поместимся в клетке, коленом упершись в колено.
Пусть спасенье нелепо, как айсберг укутанный в мех,
Но, сближаясь в щелчке, уже пальцы не так одиноки.
И над нами рассыплется каплями тихонький смех –
Это ветер смеется о наши небритые щеки.
Шестистишья
Твоя наивность слишком горяча.
А я устал. Ни твоего плеча,
Ни рук твоих, ни нежного затылка
Я не коснусь. Как к пламени свеча,
Так жертва опрометчиво и пылко
Стремится под секиру палача.
Я не злодей, я не нарочно груб.
Звучит печально флейта в хоре труб.
Под ветром осыпается шиповник,
Теряя лепестки невинных губ.
Помилуй Бог – какой же я садовник?
Скорее – поневоле – лесоруб.
В душе моей гуляют декабри –
Темно снаружи, холодно внутри.
Завален снегом сад наполовину,
И, как живые пятнышки зари,
Поклевывают мерзлую рябину,
Сверкая алой грудью, снегири.
Забредшая сюда издалека,
Застыла в изумлении река,
Со всех сторон охваченная льдами.
Но неподвижность стала ей близка –
Мгновения, умножившись годами,
Незримо превращаются в века.
Так было, есть и, верно, будет впредь.
Печально раньше смерти умереть.
Бездарно ощущенье здешней скуки.
Вечерний воздух потемнел на треть,
И ветер дует бешено на руки,
Пытаясь их морозом отогреть.
Но даже если нет пути назад,
Заглянем напоследок в этот сад,
Где, с трепетом предчувствуя секиру,
Под снегом ветви голые висят.
И наши судьбы шествуют по миру,
Живя и умирая невпопад.
* * *
Ты извини, мне ничего не надо,
Мне эта радость странная дана –
Забыться от дождя и листопада,
Как от стакана крепкого вина.
Я буду слушать этот тихий шорох,
И где-то там, у бездны на краю,
Во мне сгорит опавших листьев ворох,
Развеяв горечь давнюю мою.
Светлеют мысли, сердце забывает,
Не торопясь, не чувствуя вины.
Чужой страны на свете не бывает,
Как не бывает не чужой страны.
Всё ни к чему. И всё подобно чуду.
И подустав от этих вечных тем,
Я был всегда и я всегда пребуду,
Не зная, кто я, где я и зачем.
Я наступаю заново на грабли.
Кружит листва. Нерадостен и тих,
Дробится дождь на крохотные капли.
И я похож на каждую из них.
* * *
Много ли нам осталось?
Сделалась даль близка.
Вот и прошла усталость.
Вот и пришла тоска.
Переполняй елеем
Заново суть и речь –
Мы уже то не склеем,
Что не смогли сберечь.
Мы превратились в слитки,
Мы разучились сметь,
Медленно, как улитки,
Переползая в смерть.
Небо над нами звездно,
Высится гор гряда.
Лучше проститься поздно,
Нежели никогда.
Шествуй по миру снова
В алом плаще зари.
Только прошу – ни слова
Больше не говори.
Сумеречно и ложно,
Вьется туда стезя,
Где полюбить – безбожно.
А не любить – нельзя.
* * *
Мне помнится дивно бессмысленный город,
Пригревший меня на груди,
Где падало небо, и прямо за ворот
Текли проливные дожди.
Здесь каждый другому был снами навеян,
Запутавшись в ложных узлах.
И время, кружась каруселью кофеен,
Мелькало в кривых зеркалах,
Качалось в угаре и пьяном размахе,
Сжималось в стальную иглу.
И женщины, жадные, как росомахи,
Глотали коньяк на углу.
Под пятнами туши синели прожилки,
Неон разливался, слепя.
Они предлагали хлебнуть из бутылки
И следом за этим – себя.
Но месяц лохматый с укором почтенным
Скрывался в свою конуру,
И ночь, захмелев, оседала по стенам
Домов, просветлевших к утру.
И в утренней дымке, неясной и зыбкой,
Я пьяный лежал у реки.
И маленький ангел с недетской улыбкой
Кормил меня хлебом с руки.
* * *
Всё было горько и красиво.
Писалась повесть площадей
Похмельным трепетом курсива
Перекосившихся дождей.
Пространство города пустело
От фонаря до фонаря,
И тот скрывал нагое тело
Под власяницей ноября.
Кружилась тьма в протяжном свисте,
И в забытьи полухмельном
Неслись оборванные листья
Косматым рыжим табуном.
Прости мне мысли неблагие,
Безлюдье улиц и дворов.
Я забываю ностальгию
Ноябрьских темных вечеров.
Всё стало тихо и сурово.
Одетый в зимнюю броню,
Под белоснежностью покрова
Я наше время хороню.
Затянут холодом снаружи
Щемящий осени разброд.
И лед сковал дыханье лужи,
Зажав рукой ей влажный рот.
Забудем наше многословье,
Оставим эту круговерть.
Нас ждет безмолвное зимовье,
Напоминающее смерть.
Молитвы нежные допеты.
Подобно умершим богам,
Деревьев голые скелеты,
Чернея, бродят по снегам,
Теней змеящуюся полость
Освободив из западни.
И наша собственная голость
Их обнаженности сродни.
Мы стали теми, кем хотели,
Укрывшись снегом под конец
С татуировками метели
На алой мякоти сердец.
Дудочник
Сумерки. Солнца тускнеет медь.
Дымом сочатся трубы.
Дудочник, что ты хотел пропеть,
Флейту целуя в губы?
В мыслях и чувствах царит разброд.
Обруч пространства тесен.
Дудочник, твой онемевший рот
Слишком устал от песен.
Мир перевернут. Святых святей,
Бесы одеты в ризы.
Дудочник, в городе нет детей –
В городе только крысы.
Всё омертвело. Сердца пусты.
Сжаты в тисках и гулки,
Вьются изгибами, как хвосты,
Голые переулки.
Скука и смута, распад и тлен.
Скалясь с холма свирепо,
Бурые десны кирпичных стен
Зубы вонзают в небо.
Сдохнуть ли, спиться ли от тоски?
Тщетно мечтать о чуде?
Странно, но стали тебе близки
Эти места и люди.
Ты угодил на свою беду
В темное закулисье.
Лучше молчать, чем учить дуду
Преданно петь по-крысьи.
Сумерки. Солнца тускнеет медь.
Дымом сочатся трубы.
Дудочник, что ты хотел пропеть,
Флейту целуя в губы?
Дай ненадолго покой дуде,
Мирно сомкнув ресницы.
Перевернувшись в речной воде,
Город ко дну стремится.
—
Картины Михаила Юдовского:
Играющий птицами, 2008г Открытое кафе, 2006 г.
— Иосиф в доме Потифара, 2007г.
Дудочник
==================================================================
Феликс Хармац – современный израильский поэт.
В Израиль с 1992 г. Живет в Холоне.
Работает системным администратором.
Мёртвое море
я мертвое море вчера посетил
примерно в районе часов десяти
и судя по дохлого вида волне
я понял что море убито вполне
за что это море убили ответь
оно никого не обидело ведь
и тихо плескалось в объеме своем
географы звали его водоем
итак я у мертвого моря стоял
нежнее лазури не била струя
не над и не под и не из и не от
в немом окруженье прибрежных пород
и вот я вошел в убиенный раствор
и тело в растворе свое распростер
и долго лежал бородатым буйком
неведомой силою кверху влеком
хоть мне средиземное море милей
но в мертвом есть масса полезных солей
лишь чаек здесь нет и не крякнет баклан
вдали бушевал мировой океан
А. Габриелю
помнишь были в стране генсеки
помнишь строили нас громыки
из ригонд вылетали гэки
мы в ответ издавали гики
мы не трогали гондураса
ну как грохнет гэбэшным глюком
анаша не считалась грассом
и неведом был даже google.com
то ли возраст нагрянул гаком
то ли опыт ошибок грузных
я устал гарцевать сайгаком
грея судьбы гостей кургузых
и презрев громадье фиглярства
как с драгунов драли погоны
вырвал подлое гондурасье
из души своей оголенной
и спокойно его потрогав
сын прогресса и друг пегаса
завещаю потомкам строго
так прощаются с гондурасом
Изида и Озирис
говорил изиде братец озирис
не печалься над моими частями
слава богу не финансовый кризис
слава богу не заставы в рустави
отчего же лик твой темен и горек
не такой пропойца горький уж я ведь
ты же знаешь я такой трудоголик
если правильно кусочки составить
заживем с тобою лучше былого
заведем свечной заводик в самаре
я не буду баловать право слово
получая в каждом баре по харе
создадим мясо-молочную ферму
повышать дневные станем удои
представляешь всюду фото и термо
микродатчики стучат нам с тобою
шлют сигналы типа рожь золотится
вымя полнится от края до края
у овечек напряженные лица
видно ждут осеменения в мае
будут домны разливать и мартены
будут волны перехлестывать дамбы
будут спутники ворочать антенны
а поэты заворачивать ямбы
и пущай себе ворочают это ж
так сказать культуры прослойка
эту ветошь мы положим под ретушь
ретушеров нынче глянь-ка вон сколько
будут в клубе нашем разные встречи
с представителями всяческих жанров
будет публике кобзон что ни вечер
и властитель дум маэстро задорнов
по шабатам драматург жириновский
с циклом лекций о вреде постмодерна
а по праздникам ансамбль березка
для промышленных гостей и аграрных
что ж ты медлишь дорогая изида
ты подруга мне сестра и супруга
чернь египетская скрылась из вида
и пуста от войска сетха округа
все вернется пусть тебя не коснется
ни навет чужой ни злая усмешка
видишь ра зажег полдневное солнце
собирай меня изида не мешкай
Стихотворение
в начале было время и время было нотой
и время стало звуком и время стало эхом
и облаком и дымом и сгустком и вселенной
а после стало словом еще тем самым первым
и слово стало центром немыслимых вращений
сметающих орбиты крушащих расстоянья
и разбивалось слово и возвращалось снова
и обживало воздух и обжигало горло
и строилось в цепочки как мама мыла раму
и прорывалось дальше и прорастало в корни
и насыщалось снами отчаянно и жадно
и торопило слово и требовало больше
и оживали тени и становились вровень
и наполнялись светом и обретали голос
и обращались явью вернувшейся из тлена
и разрывали память сменив пространство речью
и пели бобэоби искусанные губы
и дым табачный желтый впивался в роговицы
и почерневших легких выкашливались клочья
и демоны толпились в предверии раздачи
и в этой круговерти сложились воедино
холодные бараки и имена любимых
прощание славянки и шепоток предательств
и страх холодный липкий и одоленье страха
больничные палаты и смех счастливый детский
и мальчик прочитавший впервые слово мама
все яростней кружится сплетение видений
все тяжелей дыханье но вот из самой бездны
из хаоса из бреда из немощи из крика
бессильно наступает рождение сверхновой
и умирало время и начиналось время
==============================================================================
Инна Радиновская – поэт, живёт в Днепропетровске,
член Международного Сообщества Писательских Союзов,
член Межрегионального Союза Писателей Украины
РАЗМЫШЛЕНИЯ В ОЖИДАНИИ СУДНОГО ДНЯ
Лишь год назад ушедший год был новым,
И мы с тобой от всей души желали
Любви, Достатка, Мудрости, Здоровья
И Радости земной взамен Печали…
И снова в Йом-Кипур мы замираем,
Осознавая Божью Справедливость
За всё, содеянное нами, и… страдаем,
И молим о Прощении, и Силу —
Раскаяния Силу ощущая,
Испытываем Страх Благоговенья,
И снова Душу БОГУ открываем,
И верим в Божью Милость и Прощенье…
Давайте сбросим рабские оковы,
Которыми себя сковали сами.
Пусть станет годом Совести год Новый!
А мы – людьми, а не «тельца» рабами!..
Ведь в наших силах изменить Сознанье
И отличить, что временно, что вечно…
Мой тост – за Божий Принцип Воздаянья
Той Мудрости, чьё имя «Человечность»!!!
_____________
НА КАЧЕЛЯХ «МИНУС-ПЛЮС»
Я на качелях «минус-плюс»
Хочу познать Законы Жизни.
Мне страшно – вдруг я разобьюсь,
Но… Ноль командует: «Не трусь!
Поверь в себя, в свою харизму!
Спроси у Вечности, кто ты?
Случайность иль творенье Божье?
Плоть памяти иль плоть мечты?
Дух-догма или Дух-возможность?»…
Я в замешательстве стучусь
В пространство мудрых светотеней,
Где на качелях «минус-плюс»
Ноль истекает Откровеньем:
«Законы не приемлют догм.
Жизнь – Правда, а не оправданье.
«Плюс-минус» – не игра в пинг-понг,
А принцип миропониманья…
В себя поверить – значит быть
В Гармонии с самим собою,
И к «ближнему» Любовь явить,
И память подружить с мечтою»…
Я на качелях «минус-плюс»
Сумею выстрадать Смиренье
И, Ноль пройдя, опять вернусь —
В свой век корысти и растленья,
Но… научусь искусству жить
В земном партнёрстве с Волей Божьей,
Чтоб в День Суда вновь подтвердить:
Жизнь – это шанс понять, простить!
Жизнь – это Время, Путь, Возможность!!!
_________________
БОГ, СКРИЖАЛИ, ЦЕЛОМУДРИЕ…
Наши души целовались
Целомудренно, как дети,
И доверьем наслаждались…
Вдруг страстей внезапный ветер
Налетел, вонзил в безгрешность
Наших чувств мечи желаний,
Но… тела познали Нежность
Вместо страстных излияний…
Время шло… мы созревали –
Соком наливались чувства.
Наши Души целовались
В мире блуда и распутства,
Но… желанья, как озёра,
Глубоки и беспросветны.
Время разбудило вора –
Страсть украла плод запретный…
Господи! Молю — дослушай.
Подари свечу надежды.
Неужели наши Души
Шли путём души-невежды,
Не желая слушать тело,
Чьё животное начало
Без утех рассвирепело
И запретный плод украло?..
И Господь послал ответы:
«Я вам даровал Скрижали.
Их познавший станет Светом,
Что прогонит скорбь печали.
Плоть с Душой, не конфликтуя,
Духу даст бразды правленья.
И с надеждой – «Аллилуйя!» —
Я, Господь, вернусь на Землю"…
ОБРАЩЕНИЕ ЕВЫ К БОГУ
Я вернусь в Твои объятья.
Я войду в одеждах белых.
Сброшу Несвободы платье
И расправлю крылья Веры…
Ты возьмёшь мои ладони
И подаришь в знак Прощенья
Щит из грома, Меч из молний
И Любовь, как путь Спасенья…
Я вернусь в обитель Истин
После долгих лет изгнанья
И вкушу Плод Древа Жизни,
Обессмертив Плод Познанья…
_________________________
БЛАГОДАРЮ…
Твой Дар – со мной! Спасибо, БОГ-Создатель,
За то, что учишь жить, но не грешить;
За Библию, за стих-правдоискатель;
За Божью Искру – искренность души…
За то, что, проходя Твои Уроки,
Способна взять, осмыслить, и создать
Благословенные Тобою строки —
Со-Творчества Святую Благодать…
За силу воли, мудрость и смиренье,
За боль потерь и Твой Маяк в пути,
За суть Законов Божьих — во Спасенье,
За радость встречи с Духом во плоти
Благодарю Тебя, Творец сознанья,
Мой истинный Учитель и Судья!
Благодарю за Веру в созиданье
Любви и Света в мире бытия…
==================================================================
Юзеф Бронфман – писатель, автор романа «Моя бабушка из России», романа, который несмотря на внушительный объем, читается на одном дыхании. Вот, что пишет сам Юзеф о себе и о том, что побудило его к написанию романа:
«Ещё никто не развёлся, ещё никто не умер, ещё не появились у русских еврейских бабушек и дедушек чёрные американские внуки, ещё никто не стал миллионером, ещё никто не знал, чем это всё кончится.
Всё начиналось с ночного мытья посуды в китайских ресторанах.
Иммигрантская жизнь советских евреев в Америке, которую история назвала «Третьей волной», начинала свою эпоху. Жизнь сотней тысяч эмигрантов состоялась.
Читая много, я не находил литературы о подробностях наших переживаний и приключений. Отдельные эпизоды, короткие зарисовки… Мне захотелось отразить наш риск в романе o жизни простых, как я, людей.
И я написал книгу «Моя бабушка из России» (My Grandma is from Russia)».
Маленький отрывок из книги:
Станция Чоп. 1979 год
Перевалочный пункт для советских эмигрантов с израильскими визами.
На всех столах происходило одно и то же: таможенники спокойно забирали шкалики и пол-литровые бутылки водки, которые эмигранты заблаговременно уложили поверх вещей в чемоданах. Не моргнув глазом, они привычным движением складывали бутылки под прилавком, а затем таким же привычным движением выворачивали вещи из чемодана на стол. На столах валялись раскиданные подушки, одеяла, простыни, рубашки, трусы, вещи на продажу в Вене и Италии, сковородки, кастрюли, фотоаппараты, сигареты, хлеб и колбаса, платья и костюмы. Если таможенник не обнаруживал ничего недозволенного, он махал рукой, и нервные эмигранты беспорядочно запихивали вещи обратно в чемодан, а что не вмещалось, бросали в пластиковые мешки.
Где-то рядом евреи горячо доказывали, что у них вес серебряных чайных ложечек соответствует дозволенному, но таможенник, не слушая их, забрал одну ложечку, бросил её под прилавок и грозно объяснил:
–Конфисковано.
У родителей Лёни всё шло нормально. В спешке они сбрасывали разбросанные вещи в мешки, и таможенник, наконец, отпустил их.
Теперь им предстояло быстро найти свой вагон и загрузить своё барахло. Когда они выбежали на перрон, Лёня издали увидел их. Картина была жуткая, люди бежали по перрону, волоча за собой чемоданы и мешки, не зная, где какой вагон. У Лёни защеми¬ло сердце, но он уже ничем не мог помочь родителям. Он посмотрел на часы и вдруг громко закричал, так, чтобы они его услышали:
– Мама! Мама! – И когда мать оглянулась, успел крикнуть: – С днём рождения, мама! Уже три минуты первого!
Лёня стоял и смотрел вслед удаляющимся родителям. Скоро их не стало видно – бегущие по перрону люди заслонили их. Он ощутил пустоту от пережитого унижения, бесправности и беспомощности своих родителей и всей бегущей толпы, он страдал от бессилия изменить что-либо, и в мозгу у него стремительно пронеслось: «Надо ехать! Ты получил наглядный урок!»
Помня, что он оштрафован как нарушитель границы, Лёня быстро покинул зал.
Он уже не видел, как на перроне люди, крича и спрашивая: «Какой это вагон?», в панике метались от вагона к вагону. Бежит испуганная Майечка со своими родителями, прыгает на костылях Миша, который тянет за собой привязанный к нему мешок, и вся толпа – мужчины и женщины, в спешке запихивают чемоданы и сумки через окна вагонов. Все они вопят, боясь потерять близких.
Его родители нашли свой вагон, но долго не могли в него ни войти, ни загрузить вещи, так как тамбур был забит чемоданами тех, кто успел к вагону раньше. Кругом крики и ругань, лишь проводница стоит в стороне, ухмыляясь, видимо, привыкнув к этой жуткой картине. С трудом затолкав разбухшие чемоданы через открытое окно, шагая по застрявшим в тамбуре вещам, люди попадают в вагон и начинают искать свои чемоданы и сумки. Но так как почти все чемоданы и сумки похожи друг на друга, начинается невообразимый гвалт, и опять звучат на весь вагон ненавистные на слух русского антисемита фамилии:
– Это чемодан Абрамовичей, кто Абрамович? Это – Кац. Это – Шварц. Кто Шварц?
Кажется, София Михайловна вошла в вагон последней. Став на ступеньку, она оглянулась в сторону вокзала. По перрону ещё бежали растерянные евреи, таща за собой своё эмигрантское барахло. Не выдержав, бывшая советская учительница застонала и вдруг у неё вырвалось:
– Тьфу, – сплюнула она в сторону вокзала, или в сторону покинутой страны, или в своё прошлое. – Проклятье!
Проводница видела этот порыв, но так же, ухмыляясь, никак не отреагировала. Кто знает, она часто ездила за границу и, может, больше всех понимала, что происходит.
– Софочка, – услышала София Михайловна голос мужа, – так начинается твой день рождения…
Он стоял в тамбуре на горе чужих чемоданов.
– Нет, Марк, я родилась вечером. Так что своё рождение я начну с нуля, в новой стране.
Одной рукой она держалась за поручень, а другой теребила пропущенный чопской таможней серебряный кулон.
Суматоха и гвалт продолжались в вагоне. Искали друг друга и чемоданы, старались занять места и полки. Выпущенная на волю долго дрессированная толпа, освободившись от надсмотрщиков, бурно проявляла свои инстинкты.
И только, когда поезд судорожно задрожал и рванулся вперёд, и инерция резко оттолкнула всех назад, гвалт оборвался, и установилась растерянная тишина – люди вдруг поняли, что они уезжают, что свершилось, что мосты сожжены. Они ринулись к окнам и застыли – колёса отстукивали последние метры их прошлой жизни. Ещё мгновение, и они увидели полосатый столб с надписью «СССР».
—
Двухтомник « Моя бабушка из России» есть в Иерусалимской городской русской библиотеке.
============================================================================
Виктор Камеристый – журналист, живет в г. Константиновка Донецкой области. Член НСЖУ,
автор двух книг (городская проза). Публикации: «Моя Семья», «Хрещатик», «Новый Берег», «Наше Поколение», «Порог»
…жить, скорбеть и помнить…
Пытаюсь мысленно представить прошлое.
… Прохладный рассвет, утомлённый оккупацией город…Осенний покой поднебесья нарушен предчувствием беды. Новый день только начинался, и трудно было поверить, что он будет кровавым…На короткое мгновение солнце осветило маковки израненных непогодой церквей, освежило увядавшую листву каштанов… Всё выглядит, как обычно: дома, выложенные брусчаткой тротуары и шаткое движение толпы…
Они идут: врачи, учителя, ремесленники, учёные… Хрупкие и застенчивые, а также бледные, больны, усталые, и молодые, красивые – все здесь… У них разные мысли, разные чувства. Нет сил, нет смелости бежать, но иного выхода из лабиринта смерти нет, и не будет. Дети, в глазах которых — застывший ужас… Закрывая ручонками головы, они плачут, уткнувшись в подол матерям. Матери, совсем не похожие на вчерашних любящих мам… Несчастные женщины, которые не могут защитить своих детей…
Обычно они просыпались, убирали, готовили стряпню, мыли пол, стирали… В первом часе, в первом дне войны седой старик знал, видел в своих коротких снах итог прихода освободителей… Видел, как убивают девчонок и мальчишек… В промежутке между сном и реальностью жил. Как жаль… Многое, что покровительствовало исповедующим разную религию людям, куда-то ушло.
Топтали европейские города, рушат наши. И то, что видят глаза, — может, совсем не имеет отношения к смерти? Может, это неправда? Может, это охватившая всех болезнь, что не даёт увидеть истинное? Все ответы здесь — среди вырытых стометровых рвов, среди распростершей свои крылья смерти… Лица обречённых, много лиц: старческие и ещё совсем юные, в основном, безучастные, уже привыкшие к смерти.
Плоские подбородки, бычьи шеи, тонкие губы… Глаза из-под густых бровей оценивают, ждут. Полицаи, гестаповцы обступили со всех сторон, словно в одной упряжке, в одном безжалостном, удушающем жгуте. Они утратили чувства человеческие, не способны сопереживать тысячам ещё живых… Души пустые, цели ничтожные, ценности продажные. Пренебрежение к чужим судьбам, омертвление сердца, жажда видеть чужое горе, слышать крик отчаяния. Перед ними уже трупы, и их много. Тысячи.
А что же в небесах? Небеса безмолвны и пусты, только рокот самолета, кружащего над кровавым местом, нарушает тишину. Подул ветерок, обречённые с надеждой взглянули в небо, замерли в ожидании чуда и тут же безнадёжно опустили головы…
Убивали быстро, привычно: в спину, в голову, штыком, прикладом, пулей. Матерей, отцов, грудных детей – всех без разбору. Девочка-ребёнок с косичками, утром заплетёнными мамой, измазанными глиной веснушками, сжавшая в кулак костяшки пальцев… А рядом старик, в твидовом поношенном пиджаке, прижавший единственную дочь, и внука – свою надежду на благую старость. Ров заполнен, почти заполнен, но много ещё живых – тех, кто ещё вчера жил, радовался солнцу, молился Богу, а теперь стоящих перед дулами карателей, носящих на рукаве знак особой принадлежности.
Чисто выбритый гестаповец, ценит камерную музыку, уважает аккуратность, любит своих детей, своего пса… Он говорит буднично, так, будто дело простое, житейское: «Вещи сложить на землю». Будто судьбы человеческие — ничто, песок, прах, пустота. Да разве могут они понимать смысл великой задачи? Их много… ненужных. Но не думать, не смотреть, исполнять приказ… Исполнить и письмо любимой написать… Погладить пса…
Пёс любит хозяина за доброту…за ласковое слово. Пёс настороженно следит за вереницей людей, бредущих в объятия смерти. По своему собачьему чутью он знает, что происходит, но для него важно – угодить хозяину, и терпеливо ждёт окончания этой кровавой драмы.
А пока…там, где пожухлая трава, — иссиня-чёрный, застывший поток человеческой крови. Он виден немногим. Страх уходит. Те, кто ещё жив, молчат. Они знают, что их ждёт за высокой насыпью земли. Можно забыть страх, но не богохульство. По пропитанной кровью земле ходит смерть, радуется. Мутно-бурая жидкость прилипает к подошвам кованых офицерских сапог.
Дует ветер, унося пороховую гарь, прочь… Громко играет музыка.
Рвы переполнены человеческими телами. Это старики, лишённые возможности умереть дома, в кругу детей, внуков. Дети, лишённые права жить и радоваться жизни. А сколько тех, которые могли рожать детей, радоваться каждому новому дню. Что они думали, чувствовали?
Где-то там, в глубине Вселенной, они встретятся: те, кто убивал, и те, кто был безжалостно убит. И стоя перед Ним, они посмотрят в глаза друг другу.
А нам остается жить, скорбеть и помнить – безвинные жертвы среди нас. Благодаря нашей памяти они живут…
======================================================================
Ведущая
Инна Костяковская — поэт, член Союза писателей Израиля.
Ведёт свой поэтический блог на медиа-портале «Киев еврейский».
Адрес литгостиной innaroz9@mail.ru,
Приглашаем поэтов, бардов, литераторов,
принять участие в проекте.
(дизайнер — Анат Ор Лев, Израиль)
